back

"Driving down from the Highland Line,
We done some gigs on the Clyde and the Tyne"
(Chris Rea)

"Топливный фильтр пошёл по пизде,
Мы играли по клубам в Питере и в Москве"
(Отец Василий)

Когда наше тёмно-красное «Вольво» перекатилось сквозь КПП на русскую сторону, температура сразу ощутимо упала на несколько градусов, подверждая самые идиотские стереотипные представления о России. Темнело. Мартин напряжённо вцепился в руль, ему было непривычно без отражающих свет столбиков по краям дороги. Я просто наслаждался обстановкой – прав у меня нет, а у них у всех есть, так что всю дорогу мне предстояло провести в приятной праздности. Машина была тяжело нагружена – багажник набит усилителями, на крыше – большая, похожая на лодку коробка с гитарами. Внутри по всем углам были рассованы баночки со снюсом – жевательным табаком, без которого многие шведы долго не могут, а найти его в России – примерно как тут найти пельмени или сушёных кальмаров.

Когда мы в первый раз остановились перекусить, я узрел контуры той проблемы, которая вскорости стала раздражать меня не на шутку. По-английски из всех людей, с которыми нам случалось общаться, не говорил практически никто, за редким исключением. Я об этом как-то не думал. Правда, не станешь ведь спрашивать своих знакомых – ''а ты по-английски могёшь?'' Кроме того, Давид – вегетарианец, Адам – тоже, кроме совсем безнадёжных случаев. В общем, мне приходилось сперва рассказывать для них, что это такое лежит на полках, потом выслушивать их пожелания, а потом сообщать их продавщице. Когда мы приходили в кабак, они смотрели не в меню и не на официанта, а на меня. Со звукооператорами в клубах было весьма сложно, «Полигон» в этом плане был благословенным местом. Мне кажется, они порой замечали моё раздражение и слегка обижались, но вида не показывали. Я был очень благодарен, когда они выучили несколько штучек типа ''два водка'' или ''один пиво''.

Первая встреча с ментами случилась на полпути до Питера – Давид проезжал очередную деревню на 90, когда надо было на 60. Мент взял всего лишь 140 р. Вообще, надо отдать ДПС должное – они нас не обижали, и самый серьёзный инцидент с их участием выглядел следующим образом:
После концерта в «Запаснике», часа в 2 ночи, мы петляли по Москве, пытаясь попасть домой. Менты остановили нас, когда мы целенаправленно проехали целый переулок с односторонним движением – не в ту сторону. Как начался диалог, я подумал, что им не надо знать, что в экипаже есть кто-то, говорящий на понятном языке. За рулём был Адам. Они пригласили его в свой экипаж, остановившийся метрах в двадцати, я развернулся и стал напряжённо всматриваться, пытаясь понять, как проходит их беседа. Блин, они его заставляют дуть в трубку! У меня внутри всё искривилось. Адам в клубе хлопнул пару рюмок абсента. Ни у кого из нас не было регистрации.

Через некоторое время и после какой-то неясной возни Адам вылез оттуда, сел за руль, молча завёл, и мы покатили дальше. – Ну, и чего? спросил я. – В смысле? – Как трубка? – Ничего не показала. – А регистрация? – А они не спрашивали. – А деньги? – 500 рублей. Наверное, мы не выглядели на больше – довольно лёгкое отношение к одежде, свойственное шведам, тут производило такое впечатление, что эти люди чужды состоятельности в любой форме (что было, кстати, правдой), а попросту – были похожи на бичей (люблю это слово), особенно Мартин – у него отлетели все пуговицы с куртки, расползлись башмаки и моль поела шапку и шарф.

Большинство «европейцев», как вам известно, обозревают Россию со своих туристских маршрутов, ограниченных определённого разряда отелями, кабаками и всеми этими глянцевыми матрёшечно-кремлёво-ушаночными достопримечательностями, и страна для них выглядит примерно как каталог, засунутый за сеточку спинки сиденья в самолётах Аэрофлота и Пулково. Я был рад, что моим шведам предстояло увидеть всё на другом уровне – на том, на котором живут большинство людей. То есть, народ. У меня есть, по-моему, энциклопедически точное определение этому понятию: народ – это те, кого больше.

В Питере мы сняли однокомнатную хрущёвку у площади Мужества за 15 долларов в сутки. Там были яростная газовая колонка и очень наглая и самоуверенная кошка с то ли пятью, то ли семью котятами. Адам был восхищён неподдельной богемностью жилища. Диван был один, право спать на нём шло по кругу. В общем, рокенрол, без дураков.

Из всех выступлений в Питере радостней всего было в «Полигоне» - отчасти потому что там было всё более-менее в порядке с аппаратом и организацией, а также потому что Павел, босс, похожий на римского центуриона, устроил нам великолепный по своей абсурдности ангажемент – у нас на разогреве играл не кто-нибудь, а «Аквариум». Я не знал, что об этом думать, мы согласились на это только потому, что это было вполне в гармонии с духом эдакой сюрреалистичности, витавшим над этой гастролью. Но – всё получилось просто замечательно. Нас вполне устроил разогрев, и не исключено, что в случае повторной поездки в Россию мы сможем рассмотреть возможность продолжения сотрудничества с этой вполне перспективной, как нам кажется, группой.

В целом, нам очень понравилось в «Полигоне» - и сам клуб, и люди, которые там работают – хотелось бы туда приехать ещё. Урок мне – пару месяцев до этого, в начале сентября, когда я разносил пластинки по клубам, я поговорил с Павлом в первый раз, потом пришёл туда на концерт «Аукцыона», они не соизволяли начать пару часов, я успел наковыряться в хлам, мне всё показалось крайне возмутительным в «Полигоне» - и сам клуб, и люди, которые там работают – я наорал на Павла, потребовал деньги обратно, когда не получил их, плюнул на билет, демонстративно кинул его на пол, на улице долго вопил ''Фак Полигон!'', показывая палец, пока меня не остановили альгвазилы – в общем, вёл себя, как полный мудак.

На следующий день я был совершенно уверен, что нам там не играть и мне туда лучше вообще больше не ходить. Теплилась ничтожная надежда, что Павел меня не запомнил. Потом оказалось, что запомнил.

Перед поездкой я серьёзно помышлял о том, чтобы воздержаться в течение этих трёх недель от пития, но как-то не получилось. Результатом стало то, что я после одного из первых концертов свалился на собственный комбик и, кажется, сломал пару рёбер, так что всё оставшееся время был вынужден укреплять своё несчастное тело и дух сбалансированной диетой из болеутоляющих и того же алкоголя, а на ночь ещё и снотворного, и чувствовал себя в общем коряво, что сказалось на качестве выступлений. За моих Упрощённых я не беспокоился – склонность к излишествам любого плана им не свойственна, и я им благодарен за заботу обо мне ( - Возьму-ка я ещё стаканчик… (хором) – Vassily, NEJ!). Самое досадное было то, что пока они в свободное от шоубиза время ходили по музеям или просто гуляли по этим великим городам, я валялся в постели.

То, что я был с ними, провоцировало во мне интерес к тому, как Россия выглядит в их глазах (Адам: чего в этой стране точно больше, так это меховых шапок, водки и ментов). К тому же, я тут не был почти 4 года, в столицах ещё больше, а изменения сейчас происходят очень быстро, вы знаете. В общем, я заметил много нового, и такого, на что я раньше не обращал внимания.

Некоторые забавные музыкальные термины и их применение – например, ''Русский рок''. Для меня это значило ''Рок-музыка с текстами по-русски'', не более и не менее, а тут это являлось то ли чуть ли не наименованием некоего стиля, то ли некоего настроения, причём часто с уничижительным оттенком. Последний получал дальнейшее развитие в понятии ''Говнорок'', которое, видимо, значило примерно то же, что ''Русский рок'', но более специализированно. Далее: ''Тяжелая альтернатива'', что в моих ушах звучало примерно как ''Сложный выбор'', но на самом деле обозначало рок-музыку, которая ни в коем случае не являлась ''Русским роком'' и находилась значительно правее последнего на чётко градуированной модно-временной шкале.

То, о чём я ранее не задумывался: обострённая чувствительность россиян к тому, что модно. Это распространяется на обширные области общественной и личной жизни. Людям крайне важно хорошо выглядеть, а то вдруг кто подумает, что денег нет. Эта черта получила яркое выражение в поголовном использовании обуви с квадратными носами, что действовало на меня порой почти пугающе, особенно с похмелья: некий тайный знак, смысл которого известен всем, кроме меня, и вдруг со мной за это что-нибудь сделают?

- Ну что ты мне принёс? Рокешник какой-то, а у нас клуб модный, понимаешь? И музыку тут играют модную. – А какая музыка модная? – Ну, блин, например... Ну, фанк. Направления, которые развиваются, понимаешь?
Я не понимал, хотя мог примерно представить, что имелось в виду. Иногда мне казалось, что я провёл последние годы не в Швеции, а в Верхней Салде. Всё это забавным образом смыкалось с разнообразными западными исследованиями о русской национальной общественной психологии, которых я начитался, когда пытался учить русоведение в местном университете (бросил это дело на втором семестре – не мог справиться с чувством, что они все тянут на мою Родину…). Кажется, чистилище в православии отменили из родственных побуждений. Модность как выражение максимализма. Грани одного стакана.

Как бы то ни было, возможно, это способствовало тому, что народ выглядел ярче и интереснее, чем в Швеции, особенно женщины. Я вновь обрёл убеждение, что русские женщины – самые кайфовые, и некоторое время по возвращению не воспринимал шведок как женщин вообще. Типа, она говорит со мной, кокетничает чего-то там, а я думаю: ''Ну куда ты ломишься, ты же шведка…''

Говоря о московских впечатлениях, трудно удержаться от банального наблюдения, что там у народа ощутимо больше бабла. Если оставить в стороне чувство социальной справедливости, которое в определённой мере вроде бы должно быть присуще каждому цивилизованному человеку, то нам это обстоятельство нравилось, так как это сказывалось на оборудованности клубов, их посещаемости и наших гонорарах. Последний раз я был в Москве аж в 1993 году, и с тех пор она изменилась основательно. Большинство баров, которые я помнил, исчезли, но были, понятно, более чем щедро заменены другими. Хорошие гитары в магазинах стоили столько, что было непонятно, какого рода артисты их покупают. Нас повергла в состояние лёгкой истерии реклама клуба с эротическим уклоном «SPRUT» - на вульгарном шведском это слово значит «эйякуляция». В туалете у подножия Спасской башни подтянутый педик, похожий на офицера, заглядывал сверху в кабинки. Монументально рекламировался концерт Демиса Руссоса в Кремле – мне пришлось объяснить моим орлам, кто это такой и какую роль он сыграл в российской культурной истории. Прямо под окном квартиры, где мы поселились, находился какой-то мотороремонтный завод, и с шести утра он начинал звучать как репетиция некой радикальной индастриал-банды. Из форточки мы сэмплировали эти звуки для дальнейшего использования. Ольга Арефьева вежливо отписалась от моего приглашения на наш концерт – жаль, мне хотелось не столько, чтобы она нас послушала, сколько посмотреть на неё вблизи.

После концерта в заносчиво-интеллектуальном заведении О.Г.И. к Адаму подсела девушка по имени Хая, представилась писательницей и стала рассказывать ему о глубине русской души – буквально, ” the Russian soul is so deep…” Девушка в общем была прикольная, но мне было слегка жаль Адама – я знал, что ему в конце концов пришлось бы нарваться на такую беседу, и знал примерно, что он мог по этому поводу думать. Когда мы вышли оттуда, Адам задумчиво сказал: ”Yeah, the Russian soul is very deep… also very wide and very long.” В уютном кабачке ''Оракул Божественной Бутылки'' с раблезианской мифологией мы исполняли, среди прочего, музыкально-поэтическую миниатюру на стихотворение Леонарда Коэна «Пятнадцатилетние девочки». Подошёл мужик и громко заявил, что ему 42 года и поэтому он знает, что такое музыка, а это – не музыканты, а говно. Я не знал, радоваться мне или огорчаться, что мои други не понимали, в чём дело,так как они наверняка смогли бы оценить гротескность ситуации. Следующим номером у нас был «Карлссон», и вся компания 42-х летнего музыковеда пустилась в пляс. Мужик подошёл опять и долго извинялся.

В общем, всё было просто замечательно, но именно после этого концерта начались беды с нашим «Вольво». На улице было уже за –10, и оно для начала перестало заводиться. Толкали всем баром. Где-то через час стараний и ругани на трёх языках оно зафыркало, но это было только начало.

Обратный путь чем-то напоминал отступление Наполеона из Москвы. На полпути до Питера мотор начал терять обороты. Никто из нас толком в моторах не разбирался. На трассе было полно станций обслуживания, но каждый слегка пьяный специалист поступал примерно так: покопавшись в моторе, он уверенно показывал на какую-нибудь штуковину, которая каждый раз была другая, и провозглашал, что её надо заменить, но у него таких, естественно, нет, вот был бы у нас КАМАЗ или ГАЗ, тогда да...
Под Новгородом бобик сдох окончательно. Я начал обзванивать все питерские мастерские по обслуживанию иномарок (противникам мобильной связи – заткнуться!), и только в одной согласились посмотреть «Вольво» 85-го года. До Питера оставалось еще сто с чем-то километров, и этой ночью у моих орлов кончались визы. Я не знал точно, чем это может грозить, но подозревал, что чем-то очень хреновым. Впоследствии это оказалось правдой.

Давид почему-то решил, что отморозил ноги, и вознамерился остаться жить в ближайшем придорожном мотеле. Я на слегка повышенных тонах объяснил ему, что так не пойдёт. Мартин и Адам вели себя вполне достойно, но я чувствовал, что меня самого начал пробирать чёрт. Мы встали на трассе, держа в руках буксировочный трос и плакат с надписью «3000 р.». Прошло часа три. Вы понимаете, что это было не закурить попросить. В конце концов возле нас остановилась «Лада», на которую было страшно смотреть. Из неё вылез мрачный, но решительный азербайджанец – ему, видимо, были очень нужны деньги. И он их заработал, в полной мере – наш тарантас был порядком тяжелее, чем его, я был почти уверен, что он сорвёт мост, было отчётливо слышно, как тужится дряхлый мотор, но на 50 км/ч он доволок нас до мастерской – храни тебя Аллах, мужик. В качестве бонуса ему по нашей забывчивости достались Адамова 8-миллиметровая кинокамера и половина отснятых фильмов. Интересно, что он с ними сделал.

До закрытия заведения оставалось полчаса. Механики над нами откровенно стебались, хотя и не зло – было слышно что-то насчёт АББы, туризма и какие кретины едут в Россию зимой на летних шинах. Весь ремонт занял 10 минут, стоил 245 рублей, и всё дело было в засорившемся топливном фильтре! В этой пластмассовой херовине размером с большой палец! Массаракш…

Настроение поднялось, но ненадолго. Мотор работал безукоризненно, но к первому КПП под Выборгом мы подъехали слегка заполночь. Сержант объяснил, что визы у шведов закончились, и что мы можем разворачиваться и катить обратно в Питер, там связываться со шведским консульством, и тому подобное. Мне стало плохо. Я развернулся, посмотрел на моих порядком сдавших орлов, и мне стало ещё хуже. В общем, через два пограничных КПП я нас, извините, просто униженно пропиздел. Оставалась таможня. Никому там не было дела до многочисленных бутылок водки, рассованных во все дыры в нашей машине, но и выпускать нас просто так они не желали. Выполз круглолицый упитанный прапорщик, начальник смены. Увидев мой украинский паспорт, он заговорил со мной на своём, как видно, родном языке. Увы, я не мог ответить ему взаимностью. Он меня за это мягко упрекнул и сказал, что он чисто из любви к искусству и желания помочь может пойти на должностное нарушение и поставить в паспортах дату выезда на день раньше, и спросил, готовы ли мы для этого кое-чем пожертвовать. Я проявил всю возможную готовность. Тогда он указал на tax-free shop неподалёку и заказал две бутылки мартини и две сухого. Я направился туда, слегка озадаченный как прапорщицким вкусом, так и непритязательностью мзды. Потом я сел в машину, рассказал орлам о случившемся, и мы восславили русскую коррупцию, амортизирующую дебильные законы.

До финской таможни, несмотря на 2 часа ночи, была приличная очередь, в середине которой мотор опять заглох, так что на территорию Европейского союза мы вкатили машину на руках. Там она, почуяв, наверное, относительно родной воздух, ожила. До Хельсинки доехали без происшествий, но когда мы съехали с парома на шведскую землю, сразу отвалился глушитель и упал на асфальт с издевательским грохотом. Мы остановились и прикрутили его на место проволочками. От Стокгольма до Лунда около 600 километров, и примерно каждые 100 км проволочки перетирались, и эта сволочь падала опять.

Ну вот, в общих чертах, и весь вальс, хотя было ещё много такого, о чём можно было бы рассказать. По большому счёту, всё было очень кайфово, а насчёт машины – сами виноваты, могли бы до отъезда просто сдать её на техосмотр. Мы видели много красивого и впечатляющего, встретили прекрасных людей, многие нам помогали, и многих очень хотелось бы как-нибудь отблагодарить. Мы увидели, что многим наша музыка пришлась по душе, и мы постараемся приехать ещё – по возможности, когда потеплее.

Василий К. 2002

back